Плоть и дух

Снег севера жадно хлебал кровь; сильные порывы ветра в каньоне подхватывали капли и уносили их далеко на запад. От самого Заранда до мест, где и весной промерзают озера, Дертах провел свою молчаливую армию. Распахнув руки, он принимал в свои объятия тех, кто нуждался в его любви. Заглянув в Бьомвиль; заглянув и захлебнувшись в знаниях, его плоть стала убежищем сакральной мысли – если есть паства, бог всегда найдется – и теперь на босу ногу он преодолел длительный путь, чтобы пересечь последнее препятствие и на большой равнине свалиться обнаженными коленями в снег.

Задрав лицо к небу, старый вампир увидел среди прочих звезд ту, что сияла меньше прочих – Бьомвиль.

- Я принес вам кровь камарильды, - прошептал он, разрезая ножом руки от запястий до самых локтей. – Я принес вам свою любовь, – его бордовая кровь течет, и снег севера жадно хлебает ее. – Я принес вам себя…

Ветер разносит его слова, и крики экстаза приветствуют нового бога на равнинах Вальгаллиона.

С древних кладбищ Заранда, где в огромной яме уже перезревшие тела стали прибежищем червей, вампир воздел руки к Чертогу Стражей, и заставил мертвые конечности шевелиться. Зажимая рот от отвращения, он смотрел, как поднимаются те, кто в городе людей подметал подмостки и подносил эль в трактирах. Эльфы, чья жизнь была испорчена, нашли свое спасение в цветах камарильды. И дальше понесли это спасение на север, сквозь лютый холод и бушующие зимы, чтобы дарить счастье.

Дарить кровь камарильды: сладкая кровь Дертаха даровала прозрение; даровала новую жизнь, лишенную предрассудков и страхов – жизнь во имя Бьомвиля.

Гаэта находила Барлентон одним из удивительнейших мест на всем Лааре. Утонувший в аромате роз, он произрастал из кристаллизованной почвы подземелья, и поднимался вверх треугольными башнями и храмами примитивных культов. На главной площади сердце роя распахивалось, и можно было увидеть, из чего состоит жизнь созданий, обитающих здесь – огромная яма, где поколение за поколением хоронят умерших, и их кости дают побеги новой жизни. Стебли прорастают прямо сквозь суставы, и, опутывая тела тонкими лозами, пробиваются к ярко светящим лампам, заменившим солнце, красивыми цветами.

Гаэта ощущала красоту своей обнаженной кожей. Одежда перестала сковывать ее тело, а те следы, что оставили на ней Стражи, теперь уже не казались такими ужасающими. Напротив, с каждой секундой, она находила свою механическую руку все более и более привлекательной; а шрамы – украшением, пришедшим на смену кольцам и браслетам.

- Чтобы следовать Бьомвилю, нужно терпеть, - сказала ее мать. И Гаэта терпела. Терпела, не разжимая рта, когда у нее вынули глаз, и вставили на его место механическое око, способное видеть ночью так же хорошо, как и днем.

Пожалуй, сегодня она благодарила свою мать за этот подарок – обычному зрению Барлентон не поддался бы так легко; вне всяких сомнений, от человеческого взгляда тонкие изгибы башен и мостов, похожих на паутину, ускользнули бы. А яма, до краев наполненная телами, смутила бы своей вонью – но сегодня у Гаэты совсем новые чувства, совсем новые ощущения – и она чувствует лишь то, что хочет чувствовать – запах роз.

Когда часы Лаара остановились, время пошло вспять, и те, чья плоть давно забыла о боли, а душа о любви, спустились с неба.

Фургот покинул свою родину до того, как в Вальгаллионе возвели храм новому пророку – Дертаху, Властителю семи Лун. И оборотень не знал, что его народ, ранее славящийся свободной волей, приходит в продуваемые сквозняком залы из белого камня, чтобы упасть перед сморенным ленью и сном божеством. Не знал и о том, что те, кто пройдет испытание, испробует вкус крови вампира, и, очистившись ей, вступит в армию спасения Лаара.

В самый холодный день года Дертах открывает глаза. Он видит, что паства пришла смотреть на его чудеса. И вновь распускаются кровью его запястья; вновь глаза полны знаниями, и каждый желающий может прикоснуться к ним.

С ленью старый вампир смотрит на добровольца, рискнувшего отойти от толпы.

- Что ты подаришь нам в первую очередь, сын? – шепчет эльф, пытаясь спрятать за множеством шарфов и платков страшные раны; за повязкой выгнившие глаза.

- Плоть.

В знак верности доброволец отсекает себе руку, и на ее место приделывают железный протез. Стальные пальцы смазаны маслом; при легком движение сухожилия стонут и скрипят.

- Что ты подаришь нам теперь?

- Душу.

Срезая с черепа все волосы, претендент Бьомвиля отдает Чертогу все свои воспоминания, все свои чувства и прошлое. Дарит Стражам свою душу и свое будущее.

- Что ты отдаешь нам последним?

- Кровь.

Замотанные в тряпки, тщательно скрывающие тело, эльфы сползаются к нему со всех сторон, чтобы поцелуем лишить сердцебиения и любви к жизни. Избранный ползет к его трону, оставляя мертвое войско сытым. На последнем вздохе испивает крови вампира, и в блаженной боли падает на холодные камни. Вальгаллион вбирает последние крохи его жизни, его последние стоны.

- Я дарю вам самое важное! Я дарю вам свою боль! – крик, наполненный счастьем, раскалывает небеса.

Блаженство и радость принес Дертах, Властитель семи Лун, на север. Но Фургот не видел того, как возрождается в сердцах его народа вера в богов. Как с новой силой поют горны, призывая к войне. И то, как лишенные всего, тела его бывших братьев вступают в легионы Бьомвиля.

Гаэта и Барлентон испытали друг к другу взаимную любовь – их идиллический сон не могло прервать ничто на свете.

Она лежала, раскинув руки, и сквозь ее плоть проходили мириады воспоминаний эльфийского народа. В огромном котловане, среди разверзшихся тел, Гаэта ждала, пока Архааль спустится в Копи Отражений. Все ее естество стало ожиданием, чувства же ее, все до последнего, были обострены и направлены на созидание: она знала, что когда-то этот народ ушел под землю; знала, что он до крови из ушей не выносит солнечного света; знала, что маленькие эльфы роя зарождаются червями в гнилых трупах, а позже поедают свое пристанище и вываливаются под холодные светильники Барлентона сморщенными тельцами. Раскинув руки, будто в полете, ведьма ощущала, как под ее спиной зарождается новая жизнь – среди костей уже проклевывалось новое поколение эльфов, ненавидящих солнце и Архааля одинаково пылко и горячо. Лопатками она ощущала их любовь – их, еще лишенных глаз и конечностей; их, слепых и жадных до пищи – она вспоминала всю историю эльфийского народа, сосланного в эти копи, как свою собственную жизнь; ощущая боль трутней как свою собственную; боль голода, боль слепоты и боль одиночества.

Боль. Гаэта стала отточенной болью. Раскинув руки, она спала посреди Барлентона, и в своих снах наблюдала становление своего народа. И так же, как ведьма стала частью огромного Бьомвиля, ничтожной песчинкой, эльфийский народ, состоящий из нескольких знатных домов, стал ее частью.

Когда Гаэта пришла в Барлентон, единственной ее задачей было найти союзников в войне, которая в обозримом (а для Бьмвиля обозримое и необозримое теряет границы) будущем должна была поглотить Лаар. В тех существах, что она приняла за животных, ей предстояло найти паству и любимых детей.

Она шла сквозь копи и наблюдала, как существа, походящие единовременно на насекомых и эльфов с поверхности, собирают кристаллы и семена растений. На большом поле они засаживали акры каменистой почвы цветами, чтобы их будущие поколения могли опылять их. В больших ямах, инкубаторы – раздувшиеся до невероятных размеров женщины – воспроизводили яйца, а рабочие мгновенно транспортировали их на капища. Там мелкие личинки поедали мертвые тела и, вырастая, вставали на службу роя.

В Барлентоне Гаэта увидела их дома из кристаллов и паутины; их храмы, где жрецы с глазами, рассредоточенными на запястьях и ладонях, молчаливо взывали к толпе.

Во дворце Короля влюбленность сразила Гаэту. Она шла по роскошными залам, вырубленными в базальте, и никак не могла налюбоваться на растущие тут и там цветы. И, конечно, ее воображение все никак не могло остановиться – раз за разом рисовало себе портреты здешнего правителя.

Но он не был красавцем. Король лежал в сырой земле, и сквозь его пористую спину новое поколение роя давало свои всходы. Бесформенная плоть заполоняла собой все. Не нуждаясь в защите, тело Короля утратило конечности, зато обзавелось длинными жгутами, помогающими ему в передвижении. Ощущая незнакомца, повелитель роя натянул жилы, шевельнулся и толстым щупальцем достал из складок своего живота голову. Облысевшая, она все еще сохраняла изысканность и лоск эльфийской расы.

- Кто ты? – голос его был сухим, надтреснутым и далеким. Лишенным жизни.

- Я слуга Йорды и Бьомвиля.

- Мои слуги тебя не ощутили. Ты мертвец, - констатировал эльф.

- Какое открытие. Для всего прочего мира – вас тоже не существует. Вскоре случатся события, которые и вовсе сотрут вас из истории, - Гаэта улыбнулась, - Уггуд сбежал из  темницы. Ты знаешь, кто такой Уггуд?

- Не знаю. И не очень хочу знать. Любое знание отвлекает меня. А я должен… - на этих словах тело Короля судорожно задергалась, и ведьма увидела, как сквозь его кожу выползает потомство.

- Уггуд хочет помешать тебе.

- Ты пытаешься ударить нас в болевой узел, слуга Йорды и Бьомвиля?

- Да, - признала она.

- Тогда, мне придется переработать тебя. Мне придется съесть тебя, женщина. В этом мест не рады живым. И мертвым тоже не рады.

- Хорошо.

Гаэты приблизилась к нему, чтобы ощутить биение королевского сердца. Длинный язык обвил ее шею, и когда ведьма испытала на себе силу его объятий, ее рука коснулась влажной кожи Короля. И этим прикосновением остановила его сердце.

Сейчас она нежилась в яме Барлентона. Она была вдовствующей Королевой Улья. Вдовствующей и скорбящей. Ее сну подчинился подземный народ, и этот народ стал ее частью, как когда-то был частью умершего Короля. И теперь его сердце билось в такт ее.

В Бьомвиле Йорда рассматривала в железное око жизнь своих новых слуг. Росло войско, которое должно было сломить сопротивление Уггуда и Архааля. Войско, которого не было в прошлый раз.

Йорда смотрела на тех, кто должен был погибнуть в тот момент, когда миссия Бьомвиля будет выполнена. И новый пророк Вальгаллиона и Королева Улья – всем им не было места в новом Лааре, как не было в новом мире места никому из прошлого.

Этот мир забудет о Стражах.