Пробуждение Уггуда
Дертах
облизывал пальцы. Ему казалось, что кожа отпадает лоскутами, и слюна может
залечить столь глубокие раны, как память. От этих вспышек мертвые ткани
надбровных дуг лопались, глаза застилала кровь, и он вытирал ее, вытирал, а
слизывал, сглатывал ее. Горькую, до тошноты горькую, с привкусом железа, уже
сворачивающуюся.
Что
он вспоминал?
Вряд
ли что-то конкретное. Вряд ли он вообще думал под этот раскалывающий череп гул.
Невидимый колокол облизывал края, издавая рев, разрывал в клочья армии. Он
проникал в головы, тело, растекался по венам, достигал сердца. И оно
останавливалось. А у мертвых – разрывалось, шрапнель раздирала на части.
В
мире людей (нет, Дертах ничего не знает о мире людей, о многих других мирах, из
которых гончие в зубах притаскивают на Лаар гостей, начисто вычищая им память)
давно изобретен газ, вызывающий кровотечение, вызывающий разложение внутренних
органов. Ее прозрачные струи выталкивают их, перемолотые, через поры.
Таким
же газов Лаару явился голос Уггуда. Шепот на множестве языков, известных и
неизвестных, убивал, разламывал, и там, где обычные смертные тотчас отдавались
смерти, Дертах все еще облизывал пальцы. Но надежда на спасение гасла, как
гасла жизнь в его глазах, как гасла сила, и медленно холод растекался в грудной
клетке.
Харальд
упал на колени, ощутил треск в суставах. И как те лопаются, прорывают мышцы. Он
сжал виски. Услышал, как осыпаются доспехи, превращаясь в труху, и как тихий
шепот, ядовитым облаком растекшийся над Тул-Багаром, усиливается, обретает
слова.
Все
превращалось в пыль.
Все
превращалось в прах.
Скованный
наслаждался запахом крови, убийствами. Он одаривал умирающих поцелуями своего
шепота и выкачивал из них жизнь, силу, выкачивал из них разум, доблесть, любовь
– оставлял лишь полые шкурки, запаянные в доспехи. Да и те рассыпались от гула
его божественного хохота.
И
ветер разносил ржавую крошку.
Харальд
увидел, как падает и закатывает глаза Иргвир, мальчишка, который в бою, словно
волк: теряет оружие – бросается на врага и перегрызает ему глотку. Сейчас шепот
Скованного содрал с него всю одежду, и он лежал обнаженный, прижимающий к груди
колени, и его кожу покрыли язвы. Харальд увидел, как наливаются кровью глаза
Иргвира, как он вздрагивает, как очередное слово срывается с уст Уггуда, и
медленно похожая на розу рана распускает лепестки, разрастается на его шее.
Кожа превращается в прах, и под ней красное жерло достигает позвонков – они
грязные, красноватые, спутанные венами.
Кончается
дыхание. Последние его капли вместе с кровью вытекают изо рта Иргвира, и тот
умирает.
И
каждый стал холодным телом.
И
тела стали прахом.
И
разлетелся прах с горьким ветром.
Те,
у кого были семьи. Те, кто клялся своим женам, что вернется с победой. И те,
для кого война была спасением от одиночества. Каждый из них изрыгал свои
внутренности, каждый из них терял кожу, и обнаженный оставался лежать перед
ликом Скованного, смеющегося.
И
когда Уггуд устал смотреть на таких нелепых людей, на таких слабых, что одно
его движение вызывает мор, Бог нанес последний удар.
Это
было пламя. Пламя его гнева, его долгого ожидания, его ненависти – и оно
опалило всех: старого вампира и легендарного война, Тул-Багар и расстелившуюся
перед башней равнину. И даже землю огонь Уггуда обратил в стекло – его гнев
кромсал ее на части; его злоба выдирала из Лаара целые лиги плодородных земель;
и его любопытство (то, что заставляла его экспериментировать с людьми из раза в
раз) заставило этот мир забыть о тех, кто сражался за него.
Теперь
их тела были прахом.
А
их кровь сгорела.
|
